Политкорректность не стала нормой в русском языке. Что же делать, если при переводе текста приходится об этом задумываться? Сделать вид, что проблемы нет? И тем самым, в сущности, отказать в переводе автору или его героям? Нет, это не выход, говорит Мария Райер, которая выступает за прозрачность и право голоса для всех.
Когда я училась в университете, однажды на переводческом семинаре кто-то сказал, что перевод — это как уборка: заметна только плохая работа. Выбрав эту метафору из области домоводства, преподавательница, видимо, хотела сказать, что текст перевода должен читаться настолько легко и гладко, чтобы читателю — хотя бы на уровне языка — ничто не мешало.
Переводчик в роли безмолвного слуги при разговоре читателя с автором
Таким образом, задача переводчицы — создать иллюзию непереводного текста, а значит, сделать себя и свою работу незаметной. Быть немой служанкой, безмолвно присутствующей при разговоре читателя с автором, как будто бы не нуждающемся в посреднике.
На первый взгляд, против такого требования нечего возразить. Но эта стратегия не срабатывает. Ведь за ней скрывается предположение, что читатель и автор не только говорят на одном языке, но и живут в одном и том же мире, в одной и той же системе координат. В действительности между языками нет симметрии — ни в синтаксисе, ни в прагматике, ни даже в лексике. Случаи, когда одни и те же слова означают тот же набор понятий, крайне редки. Даже говоря на одном языке, мы ассоциируем с простейшими понятиями — например, с «деревом» — разные деревья: жизненный опыт каждого мешает единому пониманию. А в разных языках каждое слово находится в собственном контексте — историческом, культурном, социальном, политическом, — от которого невозможно просто отмахнуться. И контексты эти отнюдь не совпадают. Вспомним нашу метафору с уборкой комнаты: языки не живут в стерильных помещениях. [Какое счастье, хочется добавить, иначе было бы невыносимо скучно!] Перевод не бывает идентичен оригиналу. И вот здесь вступает в игру переводчица.
Какие-то понятия в немецком тексте могут быть нейтральными в языковом отношении, но при этом политически они от нейтральности очень далеки
В июле 2021 года мы с моей коллегой Рут Альтенхофер переводили репортаж о катастрофическом положении беженцев на белорусско-польской границе, и в русском тексте я наткнулась на такие выражения, как «поток нелегальных мигрантов». Напрашивался дословный перевод: на немецком это было бы illegaler Migrantenstrom или даже illegaler Flüchtlingsstrom. Второй вариант прозвучал бы по-немецки особенно легко и гладко. Но что дальше? В языковом отношении ничего не бросалось бы в глаза, но в политическом смысле текст не мог бы не вызвать вопросов. Для немецких читательниц эти понятия не нейтральны, а четко маркированы. Немецкий язык выработал для этого явления другие обозначения: не «поток беженцев», расчеловечивающий мигрантов, более того — уподобляющий их стихийному бедствию, а Fluchtbewegung или Migrationsbewegung: здесь к слову «бегство» или «миграция» добавляется слово «движение»: «миграционное движение», «движение бегства». Точно так же вместо обозначени я «нелегальные мигранты» (illegale Migranten) лучше сказать о «въезжающих без разрешения» (unerlaubt einreisende) или «незаконных пересечениях границы» (illegalen Grenzübertritten). Это относительно новое языковое явление, в основе которого лежит обостренная чувствительность к политическим аспектам языка. Современный немецкоязычный автор никогда бы не выбрал такие выражения, как «поток беженцев» (Flüchtlingsstrom), если бы хотел описать явление в нейтральном ключе. То есть если я в своем переводе остановлюсь на этой формулировке, то автоматически помещу автора из Беларуси на правый фланг политического спектра. Будет это соответствовать действительности? Нет. Ведь в русском языке «поток» и «нелегальный» нейтральны и у большинства читателей не вызовут негативной реакции. Так одно и то же слово может иметь совершенно разную политическую окраску. Если бы перевод оставался на лексическом уровне симметричен оригиналу, недопонимание между автором и читательницей было бы неизбежно.
Но что делаю я как переводчица, используя немецкое политически корректное понятие, отсутствующее в русском языке? Разве тем самым я не навязываю читателю политический контекст, который не доминирует в Беларуси (по крайней мере не во всем обществе, а разве только в среде активистов/ток). Разве тем самым я не создаю искаженную картину беларуской действительности? Не лучше ли было бы оставить «поток беженцев» как есть и принимать как должное и непонимание, и, возможно, даже неудовольствие читательниц? Или, может быть, вообще считать определенный уровень рефлексии и знания контекста необходимым условием для чтения? Вот вечный вопрос: присваивать или остранять? Иными словами: приближать текст к читателю или заставлять читательницу делать шаг навстречу чужому, незнакомому контексту?
Решения, множественноe число: почти в каждой фразе приходится что-то решать.
Принять решение помогает функциональное назначение текста. В описанном случае это репортаж. Конкретный журналистский текст имеет целью без проволочек донести информацию о положении на беларуско-польской границе. Аспекты языковой политики в этом случае не представляют специального интереса. Читательница хочет узнать, что делается на границе. А в тексте литературном — например, романе — вполне можно предположить, что читателю интересны все подробности политического и общественного дискурса. В этом случае недопустимо сглаживать существующее положение дел такой адаптацией к правилам и нормам языковой политики. Но можно ли однозначно отделить одно от другого? Конечно, нет. Решение всякий раз принимается после анализа ситуации: на что нацелен конкретный текст? Разделение на журналистику и литературу, информационный и художественный текст может помочь — но оно не содержит всех ответов. Решение принимает переводчица, взвешивая и определяя, какие элементы важнее. И это не одно, а множество решений — аналогичные вопросы возникают при переводе почти каждой фразы. Эти решения формируют последующую рецепцию текста, в буквальном смысле определяют, как текст дойдет до читателя. А значит, вместо того чтобы притворяться, будто языки взаимозаменяемы, нам следует обнажить наши рабочие приемы. Важно тут не только то, ЧТО текст был переведен, но и КЕМ. Не в последнюю очередь интересен личный языковой обиход переводчицы. То, что лично мне не нравится расчеловечивать людей и называть их «нелегальными»/«незаконными», не стало решающим аргументом. Но вполне вероятно, что мое личное отношение помогло этим темам оказаться в поле моего внимания.
