«Самое демократическое десятилетие»
Среди критиков нынешнего российского политического режима принято противопоставлять период 1990-х годов как время демократии в России тому авторитарному режиму, который возник в 2000-е годы в ходе правления Владимира Путина. Но именно в первое десятилетие истории новой России в стране были созданы институциональные и политические основы для последующего авторитарного поворота. Прежде всего, в 1993 году была принята новая конституция России, снявшая практически все ограничения с президентской власти. Кроме того, в 1990-е была заблокирована сама возможность смены власти в стране в результате победы альтернативного кандидата на президентских выборах. А поскольку демократия, по словам Адама Пшеворского (Adam Przeworski), — это политическая система, где партии теряют власть в результате поражения на выборах („Democracy is a system in which parties lose elections“), то следует констатировать, что демократия в России так и не была построена. Хотя крах прежнего коммунистического строя в августе 1991 года, казалось бы, открыл путь к этому.
Возможности для строительства демократии в России в то время оказались не просто упущены, но и сознательно отвергнуты представителями политического класса, пришедшими к власти. Отчасти такое развитие событий было обусловлено масштабом проблем, с которыми столкнулась Россия (как и другие постсоветские страны). По сути, предстояло одновременно решать три масштабные задачи: строительства национального государства на руинах СССР, проведения рыночных реформ в экономике и установления демократии. «Дилемму одновременности» (dilemma of simultaneity), как ее назвал Клаус Оффе (Claus Offe), российские лидеры решили, выбрав приоритет экономических преобразований над политическими — в отличие от ряда стран Восточной Европы и Балтии, где реформы в разных сферах шли одновременно и более или менее успешно. Во многом такой выбор был обусловлен бедственным положением дел в экономике, которая переживала очень глубокий и длительный трансформационный спад (он продолжался с 1990 по 1999 годы). В то время как другие государства, прежде входившие в состав СССР, вынуждены были заниматься строительством национальных государств с новыми политическими институтами, Россия унаследовала значительную часть политического и институционального багажа от Советского Союза. Ни времени, ни ресурсов для кардинальной ревизии у нее не было, особенно на фоне кризиса национально-государственного устройства внутри России. Он сопровождался острыми этнополитическими конфликтами на Северном Кавказе и частичной потерей Кремлем контроля над ситуацией в ряде российских республик. В итоге российские реформаторы руководствовались тем, насколько острой им казалась та или иная проблема, а также своими представлениями о степени неотложности ее решения.
Но почему же демократизация в этом списке приоритетов оказалась на последнем месте?
Многие наблюдатели и сами участники политических процессов 1990-х годов полагали, что с крахом коммунистического правления и приходом к власти тех политиков, которые выступали под демократическими лозунгами, демократия как будто бы установилась сама собой. На самом деле для ее строительства предстояло сделать очень многое, начиная от проведения свободных выборов и заканчивая созданием новых политических институтов. Но на этом пути стояли два важнейших препятствия. Прежде всего, ряд российских политиков весьма скептически относился к такому элементу демократии, как зависимость политического курса правительства от предпочтений избирателей. Это рассматривалось как угроза для проведения рыночных реформ, поскольку могло спровоцировать правительство на проведение популистской политики (на деле, в странах Восточной Европы и Балтии такая угроза все же не воплотилась в жизнь). Рыночные реформаторы с самого начала предпочли бы технократические преобразования с опорой на жесткую авторитарную власть, способную не допустить массовых протестов против непопулярного политического курса. Проблема, однако, состояла в том, что после распада СССР и ослабления российского государства в 1990-е годы политика авторитарных рыночных реформ была попросту нереализуема. Зато возможным оказалось провести ее в следующем десятилетии, с началом президентства Владимира Путина.
Второе препятствие состояло в том, что потеря власти в результате поражения на выборах явно не входила в планы тех, кто возглавил Россию после 1991 года, — они были заинтересованы в том, чтобы удерживать ее как можно дольше, причем вне зависимости от предпочтений избирателей. Поэтому создание демократических «правил игры» и следование им шло вразрез с их интересами. Конечно, максимизация собственной власти — цель политиков во всех странах. Но там, где демократии давно укоренились, добиться этого не так просто — как из-за сопротивления со стороны конкурентов, так и в силу сложившихся ранее «правил игры», которые нелегко перекроить под собственные нужды. В России, однако, барьеры на пути максимизации власти создать не удалось: в 1990-е годы в стране не нашлось влиятельных политических сил, которые были заинтересованы в их строительстве.
Хотя зачастую подрыв основ демократизации в России отождествляется с деструктивным влиянием конкретных лиц, таких как олигарх Борис Березовский, в реальности подавляющее большинство российских политиков, находившихся у власти, относилось к демократии в лучшем случае как к абстрактной идее, не имевшей отношения к практике их политической деятельности. А в худшем — готово было бы согласиться с Анатолием Собчаком, который еще в 1990 году в разговоре со мной произнес фразу: «Мы теперь у власти — это и есть демократия».
Такое сочетание идей и интересов значительной части российского политического класса во многом способствовало тому, что политические преобразования в России сперва оказались отложены до лучших времен, а затем фактически принесены в жертву текущим политическим предпочтениям правящих групп. Первый шаг на этом пути был сделан осенью 1991 года, когда идея быстрого принятия новой конституции России и проведения на ее основе новых выборов была похоронена, а вместо этого президент страны получил чрезвычайные полномочия для проведения рыночных реформ.
Вторым — важнейшим — этапом стал конфликт между Ельциным и российским парламентом в 1992–1993 годах. Изначально депутаты были на стороне Ельцина, именно они предоставили ему мандат на проведение экономических реформ и расширение полномочий. Однако в 1992 году на фоне роста инфляции, скачка цен и неудачи финансовой стабилизации в России парламент занял весьма критическую позицию, требуя пересмотра курса правительства. В свою очередь, Ельцин и его окружение пытались возложить вину за экономическое положение в стране на парламент, обвиняя его в безответственных решениях. Отчасти эта критика была справедливой, но отчасти Кремль намеренно провоцировал поляризацию, стремясь дискредитировать своих политических противников. Это, в свою очередь, способствовало политическому дрейфу депутатского корпуса — в сторону реваншизма, к использованию антилиберальных лозунгов, к союзу с теми силами, которые мечтали о восстановлении империи, советской или даже дореволюционной Российской. Обе стороны конфликта стремились к максимизации собственной власти, но у Ельцина оказалось больше ресурсов (прежде всего силовых), нежели у парламента.
Как итог — после нескольких дней вооруженного противостояния осенью 1993-го в декабре того же года на референдуме была принята Конституция, дававшая президенту неоправданно большой объем полномочий.
Логическим следствием такого развития событий стали президентские выборы 1996 года, когда Борис Ельцин и его команда, не желавшие терять власть по итогам голосования, провели их так, чтобы избежать честной конкуренции — то есть равноправной борьбы кандидатов с точки зрения доступа к медиа, к политическому финансированию и беспристрастности органов власти. По сути, в качестве единственной альтернативы нечестным выборам рассматривался полный отказ от их проведения, продвигавшийся силовиками в окружении Ельцина. Наконец, завершение десятилетия — экономический кризис 1998 года, сделавший неизбежным уход Ельцина с политической сцены, «война за ельцинское наследие» между группировками в российском политическом классе и победа Владимира Путина над своими конкурентами в этом конфликте — подвело черту под периодом 1990-х годов, открыв дорогу к последующему строительству авторитаризма.
На каждой из этих развилок выбор ни разу не делался в пользу демократического решения политических и институциональных проблем. Конфликты в среде российских элит разрешались по принципу «игры с нулевой суммой», когда победившая сторона получала все, а проигравшая — ничего. Роль российских граждан в этих конфликтах во многом сводилась к одобрению решений, ранее принятых правящими группами в своих интересах.
1990-е годы вошли в историю России как время расширения политических и гражданских прав и свобод во многих отношениях. В стране создавались многочисленные новые политические партии и некоммерческие организации, возникла плюралистическая система средств массовой информации, во многих регионах проходили вполне конкурентные выборы губернаторов и мэров городов (в ходе которых зачастую действующие главы администраций теряли власть в результате поражений).
Эти тенденции создавали у наблюдателей и граждан иллюзии успеха российской демократии и позволяли рассматривать антидемократические тенденции 1990-х годов как своего рода неизбежные «болезни роста», которые могли быть преодолены со временем. Однако на самом деле свободы и политический плюрализм по большей части выступали оборотной стороной глубокой фрагментации российских элит и слабости российского государства. Руководство страны было попросту не способно поставить политические процессы в России под свой контроль и поэтому вынужденно терпело многие свободы, будучи не в силах ни подавить альтернативных политических игроков, ни кооптировать их в свои ряды на второстепенных ролях. В 2000-е годы, в период президентства Владимира Путина, Кремль провел «работу над ошибками», после чего «болезни роста» переросли в хронические заболевания российской политической системы. Но основания для этого авторитарного поворота были заложены именно в 1990-е годы.
